что они не касаются родства организмов. По существу, классификаторы послелиннеевского времени оказались более формальными, чем их великий учитель.
Пусть Линней произвольно брал один, два признака, но какие признаки? Наиболее существенные, прошедшие красной нитью и в современные системы: строение органов размножения цветка, строение сердца у позвоночных. Его же последователи, стремясь учесть возможно большее количество признаков, размельчили их невероятным образом. «Лишнее пятнышко, бугорок, отверстие, присутствие или отсутствие волос, перьев, игл на животных различных классов, особенно низших, почитаем мы достаточным для разграничивания видов», — возмущался Рулье.
Поиски и раздумья в отношении естественной системы Линней не оставлял всю жизнь. В течение всей своей деятельности он разрабатывал ту и другую систему. В труде «Классы растений», опубликованном в 1733 году, он писал о ней намного раньше, чем появилась его полная «Система природы». Значит, дело было не так, как иногда думают: Линней создал искусственную систему, был недоволен ею и под конец жизни стал создавать новую, более совершенную — естественную.
Нет, всю жизнь он неутомимо искал, какие же естественные группы существуют в природе, какими признаками в целом они характеризуются. «Признак — слуга, а не господин», — говорил он. И напрасно иногда думают, что Линней был рабом своей искусственной системы. Он ею пользовался, но искал одновременно лучшую.
«Наука есть достояние общее, — писал Д. И. Менделеев, — а потому справедливость требует не тому отдать наибольшую научную славу, кто первый высказал известную истину, а тому, кто умел убедить в ней других, показал ее достоверность и сделал ее применимой в науке». Такими словами можно ответить тем, кто считает, что Линней только обобщил труды предшественников и ничего не открыл сам.
Наши советские ученые много трудятся над тем, чтобы правильно, справедливо разобраться в научном наследстве Линнея и оценить его достойно, по заслугам перед потомством.
Глава VII
Последние годы
Я отжил свое время и выполнил задачу, которую возложила на меня судьба.
Линней
Привести мой дом в порядок
Годы шли и шли… Старел князь ботаников. Увеличивалась сутулость, морщины избороздили высокий лоб, но по-прежнему открытое лицо оставалось почти всегда веселым.
«Его глаза были самыми прекрасными, какие я только видел. Они, правда, не были большими, — вспоминает его ученик Фабрициус, — но были блестящими, проницательными и чрезвычайно живыми. Уверенно я не могу назвать их цвет, но я видел их взгляд, который, казалось, проникал прямо в глубину моей души».
«Сердце его было открыто ко всякому выражению радости; он любил общество, любил позабавиться, был весел и любезен в разговорах, обладал живым воображением и имел счастливый талант рассказчика, кстати вставляя анекдоты; был очень вспыльчив, но легко успокаивался», — говорит о Линнее тот же Фабрициус.
Эти замечательные черты Линней сохранил и в старости. В 1772 году приехал к нему из Геттингена один профессор, его бывший ученик, и с радостью отметил: «В этом великом человеке я нашел ту же самую сердечность, ту же живость духа, такое же стремление собирать редкости по натуральной истории, которым я удивлялся в нем, когда он был значительно моложе и когда я слушал его лекции».
А вот как Линней сам рисует свой портрет: «Фигура средней величины, скорее низкая, чем высокая, не тощая и не жирная, средней мускулистости, уже с детства с выдающимися венами.
Голова большая с затылком выпуклым и по шву поперек сжатым. Волосы в детстве белокурые, потом были темные, в старости серые. Глаза карие, живые, очень острые и веселые. Лоб в старости морщинистый. Маленькая бородавка на правой щеке и немного более крупная на правой ноздре. Зубы плохие, испорченные зубными болями с детства».
Можно ли более сжато и в то же время так точно описать человека, как это сделал Линней в отношении самого себя: умелая рука натуралиста, привыкшая давать четкие характеристики объектов естественной истории! Ну, а если в качестве «объекта» выступил сам ученый, его перо также не ошиблось.
В письме родным в Стенброхульт он подводит итоги своей деятельной жизни: «Я стал профессором, королевским врачом, кавалером и дворянином. Я был удостоен увидеть больше из чудесных созданий Творца, в чем я видел величайшую радость, чем кто-нибудь из смертных, живших до меня. Я послал моих учеников во все четыре части Света. Я написал больше, чем кто-нибудь другой из ныне живущих; 72 моих собственных книги находятся на моем столе. Имя мое стало известным и достигло даже до самой Индии, и я получил признание как крупнейший в моей науке. Я стал членом почти всех научных обществ в Упсале, Стокгольме, Петербурге, Берлине, Вене, Лондоне, Монпелье, Тулузе, Флоренции и недавно в Париже, где был назван в ряду восьми наиболее знаменитых людей мира. Но когда дерево достигнет своей наибольшей высоты, оно должно упасть, потому что каждый, кто достиг вершины, достиг и конца. В прошлом году я заметил, какого возраста я достиг… Мне нужно начать приводить мой дом в порядок».
«Привести мой дом в порядок…» И Линней энергично завершает ряд своих работ и добивается устройства сына в университет.
Линней охотно говорил о том, что им сделано в науке. Он любил, чтобы превозносили его научные заслуги, любил, чтобы им восхищались в этом отношении. Он чувствовал себя первым систематиком своего времени, считая, что никто не превзошел его. Ему принадлежит остроумная шутка с «офицерским корпусом флоры».
Флора — богиня, царица, у нее есть армия — офицерский корпус из ученых, и он, Карл Линней, — глава его, полководец, генерал! Потом он расставляет в корпусе ученых по значимости их в ботанике. Бернар Жюсье, парижский профессор, хотя не соглашавшийся с искусственной системой Линнея, получает чин генерал-майора.
Из работавших в России ботаников наиболее высокого чина (майора) удостоен Гмелин Иоганн, составивший «Флору Сибири»; Гартер Давид, одно время занявшийся флорой России, получил звание капитана. Любопытно, что офицерами зачислены садовник, купец, медик — люди, собиравшие растения, хотя и не ученые.
А Сигезбеку не помогли его, по справедливости говоря, немалые заслуги перед ботаникой. Он заведовал одно время Петербургским Медицинским садом — Ботаническим институтом Академии наук СССР в настоящее время — и много потрудился, чтобы собрать в нем побольше растений. Потом он заведовал Ботаническим садом Петербургской Академии наук, но… провинился перед Линнеем и не попал даже в прапорщики.
За провинности ученых перед ним Линней придумывал в честь их такие названия растениям, которые могли очень задеть. Он терпеть не мог виднейшего французского ученого-натуралиста Бюффона, считая его краснобаем
